Анналы

Вера Звездаева

 Почему сад в центре Смоленска называется Блонье?

Я коренная смолянка, и было бы естественным поинтересоваться, откуда это название – Блонье?

Но вот что удивительно, до войны подобные вопросы даже в голову не приходили. Это и другие смоленские названия были как имена твоих отца и матери, как твое собственное имя, такие близкие, привычные...

В войну все, касающееся родного дома, стало во сто крат дороже. Ибо от твоего дома ничего не осталось, ни малого пустячка, а от города хорошо хоть остовы домов.

Если встречал во вражеском тылу человека, который позже тебя покинул Смоленск, так ревниво расспрашивал почему-то в первую очередь, – цел ли театр, построенный незадолго до войны. Тогда остро почувствовалось то, что с легкой руки Твардовского стало называться «малой родиной».

 Как-то прошло незамеченным и повальное переименование улиц. Точно после октябрьского переворота 1917 года старались начисто стереть саму историю. В Смоленске не стало Покровской, Пятницкой, Никольской, Петропавловской, Костельной и других улиц. Пошла страшная нивелировка, под один копыл во всех концах страны, больших и малых городах появились «советские» улицы, у нас аж Большая Советская... А уж фамилию Урицкого, кто запятнал себя уничтожением петроградской интеллигенции, получили не только сотни, десятки сотен улиц, но даже и колхозы удостоились этой сомнительной чести.

Тогда же в нашем сухопутном Смоленске появилась Краснофлотская улица. И совсем кощунственным было переименование Резницкой, в названии которой запечатлена сама история, в улицу (с какого глузду?) Парижской коммуны.

В Смоленске не стало садов – Соснового, Лопатинского, Кутузовского. Про Сосновский не знаю, а Лопатинский сад был назван в честь его основателя губернатора Лопатина. Имя  Кутузова, а надо помнить, что он еще и Смоленский, сад получил после того, как был водружен там бюст фельдмаршала.

И недаром же, чтобы дать «смоленскую краску», знаменитый в свое время Л. Андреев пишет в одном из своих произведений, что свидание героини происходит в Лопатинском саду.

Но вместо Лопатинского сада появилось безликое, растиражированное и, если подумать, нелепое сочетание – парк культуры и отдыха. Или нерусское – сквер. Сквер героев, сквер пионеров... Что до этого последнего, то сроду там никаких пионеров не было, никаких пионерских сборов не проводились.

Переименовательский зуд коснулся и нашего Блонья. Вдруг оно получило ни к селу ни к городу имя Серафимовича. Правда, это официально, а так было, есть и будет – Блоньем.

Да в наше время желание крушить привычное, укоренившееся проявил очередной временщик, некий Власенко, повелевший вырубить древние липы в Вонлярове, один из владельцев которого был дружен с Лермонтовым.

...Война в корне все изменила. Побудило меня не только к поискам относительно все-таки необычного названия – Блонье также длительное общение с Н. И. Рыленковым. Вот уж кто знал как историю родного края, так и язык. Чувствовал его во всех оттенках, как говорится, на вкус, цвет и запах.

Сперва, милое дело, кинулась листать словари. Ушаков ничего не дал. Как всегда, ответ получила у Даля. «Блонье» – болонье – ближайшая окружность города, предместья, слобода, околица». Уже тепло. Еще один ответ нашла в «Словаре смоленских говоров». Тут прямо написано: «Блонье – 1. Заливной луг, неизменное место у реки; 2. Равнина, поле. 3. Название городского сада для гулянья». Еще теплее.

Но истинной находкой были для меня изыскания по этому поводу доцента кафедры русского языка и литературы, чьими трудами были опубликованы несколько выпусков «Словаря смоленских говоров», Анастасии Ильиничны Ивановой.

Вот что она писала:

«Слово «Болонье» – исконно русское. Несомненно, что в прошлом оно имело в русском языке более широкое употребление, о чем свидетельствуют, в частности, данные топонимики... Так, например, в Смоленской области насчитывается 20 сел и деревень, в названии которых отражено интересующее нас слово или производные образования. Только в бывшем Духовщинском уезде есть девять деревень с названием Аболонье... Такая же деревня значится и в бывшем Поречском уезде... В Сычевском уезде известна деревня Заболонье... В числе древних смоленских городов упоминается Оболенск... Материалы письменных памятников и живых сов-ременных говоров свидетельствуют о том, что слово «болонье» имеет несколько значений... 1. Сырой луг, низменное, заросшее травой и заливаемое водой место. 2. Открытое пространство, ровная площадка на местности, – совсем горячо! – предместья, окраина города, села... В «Военном словаре» Тучкова указывается, что слово «болонье» – старинное россий-ское слово, значит открытое место перед крепостью или городом, для удобнейшей стрельбы с валов или стен».

Вот как раз перед укреплениями Смоленска... простиралось незаселенное пространство, подходящее к самым стенам города, называемое (оболонье)... С расширением границ Смоленска болонье вошло в его черту, было застроено. В конце XVII–начале XVIII века это место очищается от обывательских домов и как место ровное и удобное превращается в плацпарадную площадь... В 1830 году для ученья и развода войск было отведено другое место, а старое было «дозволено» обратить в городской сад – «Болонье» (Блонье).

Итак, во-первых, Блонье, как мы убедились, исконно русское слово типа – варенье, питье, пусть оно и стало по воле судьбы именем собственным. Но это, во-вторых, имя существительное среднего рода, которое склоняется – блонье, блонья, блонью, блоньем (не путать с французскими, несклоняемыми – пальто, манто). И следовательно, писать и говорить  «иду по Блонье» так же безграмотно, не по-смоленски, как сказать «прицениваюсь к ожерелье».

Михаил Левитин

Так начинался Твардовский

Жизнь и творчество такого большого поэта как А. Т. Твардовский, каза­лось бы достаточно исследованы и вширь, и вглубь, и всё же есть ещё много белых пятен, биографических пробелов, не известных исследовате­лям жизни и творчества поэта иногда по причине отсутствия или исчез­новения каких-то документов, чаще из-за ограничения доступа, а то и полного запрета на работу с ними в недавние, советские, годы. Особенно это относится к фондам бывшего партийного архива, где имеются весь­ма любопытные сведения о начинающем поэте Твардовском, когда он едва-едва, но уже напористо и дерзко начал заявлять о себе первыми поэти­ческими пробами.

Когда теперь вдруг отыщешь эти документы, прикоснешься к ним, молча­ливым, но живым свидетелям минувшего, ощутимо-трепетно приоткрывается ещё одна страничка заветного жизнеписания, где будущий великий поэт сам, своим голосом рассказывает о себе, чего, конечно, никак не могут заменить никакие скрупулёзные научные дискурсы, никакие зыбкие – за далью лет – воспоминания современников. Читая эти документы, невольно переносишься в ту, уже большинству непонятную, лишённую осязаемой предметности обстановку, в которой жил, набирался жизненных сил, ста­новился поэтом одарённый деревенский паренёк со смолен-ского хутора Загорье.

Недавно в Центре документов новейшей истории Смоленской области (ЦДНИСО), раньше это был областной партархив, среди материалов фонда Смоленского губкома партии за 1926 год я обнаружил сведения, которые для исследователей и биографов раннего Твардовского являются, на мой взгляд, уникальными. Прежде всего это материалы, относящиеся ко вто­рому губернскому совещанию рабселькоров. Если раньше об этом совеща­нии было известно только из публикаций в губернских газетах, то теперь мы можем обратиться к первоисточнику. Самое существенное – в обнаруженных документах сохранилась первая анкета юного селькора. Характерный почерк. Красные, еще не выцветшие, чернила... Ощущение, что писавший сие только что отложил ручку и его ещё можно выкликнуть из-за двери...

Любопытно, что селькор Александр Твардовский в неполных шестнадцать лет уже являлся представителем не от юнкоровской секции, а наряду с другим участником совещания от Переснянской волости Семёном Стиплиным входил в основной список делегатов совещания, имея специальное направ­ление. Впрочем, в то переломное время многие начинали рано и росли быстро, спешили: казалось, что чего-то могут не успеть...

Совещание селькоров Смоленского уезда проходило 24–26.03.1926 г. Присутствие на нём Твардовского подтверждает корреспонденция в газе­те «Смоленекая деревня». Газета писала: «Селькор Твардовский из Переснянской волости указывал на факт недопустимого отношения к пересылке газет. У них в сельсовете газеты залёживаются очень долгое время, идут на раскурку, теряются, а мер никаких...»

Вслед за уездным, 27–29 марта, проходило губернское совещание ра­боче-крестьянских корреспондентов. Общение с собратьями по перу на двух представительных совещаниях в губернском Смоленске, конечно же, явилось для юноши Твардовского хорошей политической, профессиональной и житейской школой. На этом совещании он увидел и услышал уже широко известного в ту пору М. В. Исаковского, читавшего свои стихи. Что имен­но читал поэт, ранее известно не было. В обнаруженном протоколе сове­щания есть пометка карандашом: «Исаковский читает свои стихи «Письмо к матери», «Ореховые палки» и...» Далее ничего не указано. Александр Твардовский не забыл этих минут. Спустя годы он писал: «Одно из самых памятных и дорогих для меня впечатлений ранней юности – выступление Исаковского со своими стихами на губернском съезде селькоров, где я был делегатом».

Селькоровскому движению Твардовский посвятил два стихотворения. 3 января 1926 года вместе с заметкой «Наконец-то построили школу» в «Смоленской деревне» появилось второе опубликованное стихотворение Твардовского «Селькор». В созданном юным поэтом собирательном образе селькора без труда узнаётся сам автор, по его же выражению, «сердцем привязанный к газете». 23 мая того же года в «Смоленской деревне» появилось другое стихотворение Твардовского «Селькорка». Оно публицистично, пытается передать новые, по мнению автора, благотворные веяния в тогдашней деревне.

Теперь о вышеупомянутой опросной анкете, заполненной рукой Твардов­ского. И сегодня, по прошествии 76 лет, анкета читается с живейшим интересом: как будто вместе с поэтом переживаешь сиюдневный момент его судьбы. Во внешне скупых строчках официального документа достаточ­но определённо ощущается его тогдашнее настроение, задумка о дальней­шем творческом пути, о сверхзадаче – стать настоящим поэтом. Присут­ствует тут и отчётливое осознание своей роли, своего места среди других пишущих и определённое удовлетворение от своей селькоровской деятельности.

Нельзя не заметить психологически вполне понятное, и даже симпатич­ное, стремление юного Твардовского производить на окружающих впечат­ление своей мужской «матёрости», взрослости. Так, в пункте о возрасте он пишет «16 лет», хотя эти шестнадцать должны исполниться толь­ко в июне. Свой тогдашний адрес поэт даёт так: «Смоленский уезд, по­чтовое отделение Пересна, деревня Столпово». Согласно административно-территориальному устройству Смоленской губернии деревня Столпово в это время относилась к Смоленскому уезду и лишь с 1929 года – к Починковскому району, как и ставший хорошо известным хутор Загорье.

На вопрос анкеты «Чем занимаетесь?» ответил – «земледелием».
В дру­гом пункте скупо отвечает, что он член РКСМ (Российского коммунисти­ческого союза молодёжи), не указывая с какого года. На вопрос о службе в Красной Армии отвечает: «Не был». На вопрос «В какой школе обучался и какое имеет образование» написал: «В VI группе девятилет­ки, сейчас не учусь». Вопрос: «В какие газеты пишете и в какую больше?» Ответ: «В «Рабочий путь», «Смоленскую деревню», «Юный товарищ», больше в «Смоленскую деревню». И действительно, в последней было тогда опу­бликовано наибольшее количество заметок селькора и первые его стихи.

В известной автобиографии поэт писал: «С 1924 года я начал посылать небольшие заметки в редакции смоленских газет, писал о неисправных мостах, о комсомольских субботниках, о злоупотреблениях местных властей и т. п. Изредка заметки печатались. Это делало меня, рядового сельского комсомольца, в глазах моих сверстников и вообще окрестных жителей лицом значительным».

В той первой своей анкете на вопрос «С какого времени пишете?» Твардовский точно указывает: «С 25 года июля месяца». Отвечая так, он, очевидно, имел в виду начало публикаций, а может быть, и своё пер­вое стихотворение «Новая изба», опубликованное 19 июля 1925 года в «Смоленской деревне». На вопрос «Сколько Ваших заметок было помещено и сколько не помещено?» отвечает: «Помещено 10–12, не помещено 11 – 15».

Удалённый от губернского Смоленска, при отсутствии в ту пору радио, Твардовский старался получать свежую информацию, быть в курсе теку­щих событий. Поэтому на вопрос «Какие газеты читаете?» отвечает:»Ре­гулярно «Рабочий путь», «Смоленскую деревню», «Юный товарищ».
И мно­гое другое». На вопрос о взаимоотношениях селькора с населением и местной властью ответил: «Крестьяне относятся хорошо».

На последний вопрос анкеты «Что считаете необходимым добавить?», по-видимому, не без колебаний и сердечной передряги написал: «Я хочу указать, почему я ещё мало печатался. Я нахожусь в тяжёлых материаль­ных условиях, мне с трудом отыскать 8 копеек на марку. Но у меня огромное, неуклонное желание писать...»

И подпись: «А. Твардовский. 27 марта 1926 года».