|
Из
цикла "Пятнашки"
Вобла
В
баню возле базара ходили раз в неделю по воскресеньям.
Зачастую очередь начиналась еще на улице. Сначала работало
всего одно отделение: мужской и женский день чередовались.
Потом появились два, но очередь у женщин всегда была больше
и двигалась медленнее. Сдав пальто на вешалку, маялись в
очереди и попадали в раз-
девалку.
Банщица в белом халате открывала и закрывала шкафчики для
одежды, выдавала железный номерок на веревочке. Толстые
женщины не стеснялись наготы, а худенькие девчонки вроде
меня следовали смущенно в так называемое моечное отделение
со скользким холодным полом. Возвращались оттуда, оставляя
мокрые следы, и все в каплях.
Занимали место на каменной скамье, положив свои мыло и
мочалку, и начинали поиск таза. Увидев обдающуюся водой,
спрашивали: «Вы скоро?» Иногда везло сразу, иногда
приходилось переключаться на другой объект, потому что мытье
только началось или этот таз уже обещали кому-то. Завладев
тазом, на его ручке закрепляли номерок, чтобы не потерялся.
Незнакомым старушкам предлагали принести чистой воды – за
ней тоже стояли в очереди. Соседки терли друг другу спины.
Среди них порой попадались очень требовательные, и
выматывающий процесс сильно затягивался.
Почти все ходили за водой на колонку, и горячая вода
искушала женщин. Стирать в бане категорически запрещалось,
но некоторые умудрялись вместо якобы забытой мочалки
использовать лифчик.
Парилки мама и бабушка из-за давления избегали, меня
отправляли туда подышать, если надвигалась простуда.
Батя любил попариться, и в банный день Юрка нес чемоданчик с
бельем, а Миша – веник. После бани батя задерживался в
буфете, где был огромный круглый стол, за которым могло
сидеть человек тридцать любителей пива.
Напротив буфетной стойки продавали газировку и пончики.
Стакан газировки и пончик полагались каждому из нас троих.
Батя пил пиво с воблой. Дефицитную воблу он хранил в ларе.
Летом особенно хотелось есть. Прямо в огороде воблу с хлебом
мы заедали сорванными с грядки огурцами.
Батя делал вид, что воровства не за-
мечает.
Белоснежная футболка
В
детстве в одноэтажном доме на Старокомендантской у нас
водились коты, самые обычные, серо-полосатые. Членом
семьи кот не являлся, имени не имел, появлялся, когда хотел,
и уходил, когда хотел. Весной и осенью, спрыгивая с
форточки, шлепал грязными лапами по кровати, оставляя следы.
Влетало коту, если заставали на кухонном столе. Он получал
титул «сбродливого» и всеми контролировался. Случалось, что
ленивый кот давал мышам спокойно жить. Над ним посмеивались,
но не изгоняли.
Нашему последнему коту отец случайно обрубил дверью хвост. Я
держала извива-
ющегося котенка, а батя мазал ему хвост йодом и бинтовал.
Хвост так и остался укороченным, а отец впервые привязался к
коту. Качал его на ноге, играл, не сбрасывал со своей
постели. Еще в дверях спрашивал: «Кот дома?» Услышав ответ,
задавал второй вопрос: «А Рая?»
Мы предали кота. Не представляя, как он, привыкший к
свободе, поселится на
третьем этаже, решили не брать кота в новую квартиру. Мы
приняли это решение еще до смерти отца, а потом было не до
кота. Он не создал проблемы – просто исчез.
Пуся появилась у меня неожиданно. Кошка Лены Камбуровой
впервые принесла детёнышей. Они лежали в коробке, прижавшись
друг к дружке, и самой красивой была пока еще
невостребованная кошечка. Огромные выразительные глаза,
пятнисто-полосатая, пятицветная (кроме основного белого
цвета, еще рыжий, коричневый, черный, серый).
Я
взяла красавицу на руки, а она прыгнула мне на шею и
определила свою судьбу. Юная поклонница певицы забрала у нее
двух котят и поездом привезла их в Смоленск. Так что брат
Пуси живет совсем рядом с нами.
Пусиного отца зовут Соломоном, и я выбирала имя, зная
отчество. Сочетанием «Пульхерия Соломоновна» сделала подарок
антисемитам.
Когда Пусе было месяцев десять, мы вместе с подругой понесли
ее на природу. В Реадовке Пуся выскочила из сумки и залезла
на дерево. Слезть она не смогла, а только орала, забираясь
всё выше.
Мы впали в шоковое состояние. Темнело. Стоять под деревом до
утра или уходить? Оба варианта тупиковые.
Я
стала молиться: «Господи, помоги!» На тропинке появился
парень с бульдогом. Бросилась к нему: «Молодой человек, не
может ли Ваша умная собака согнать вниз мою глупую кошку?»
Он спросил: «Ее за-
гнала туда собака?» Я ошарашила правдой: «Нет, она сама!»
Парень снял белоснежную футболку, дал мне поводок и полез на
дерево.
Он оказался студентом физинститута, но имени своего не
назвал.
С
тех пор Пусе разрешается гулять не дальше лоджии.
Афоризм
Начальство требовало от нормировщика срезать нормы, а
рабочие нормировщика ненавидели. Для мамы стоять над душой с
секундомером и чувствовать ненависть – пытка. Плановиком, а
потом экономистом вагонного депо мама стала позже.
Она приходила затемно, опускала у порога черную сумку. Мы с
братьями бросались в надежде на сладкое. Чаще всего
напрасно. В сумке обязательно полосатые таблицы и
арифмометр. «Феликс» в честь Дзержинского. Перекусив, мама
бралась за работу. «Феликс» грохотал, особенно при моем
любимом делении, потому что ручка крутилась в обратном
направлении. Повертев ее немного и веря, что помогли маме,
мы уходили спать. А мама продолжала сидеть возле настольной
лампы над бумагами и считать на арифмометре.
В
пятьдесят пять, позволив отработать после юбилея два месяца,
маму отправили на пенсию. У нее появилось больше времени.
«Не поивши – не кормивши, врага не наживешь!», – заявляла
мама, завершая рассказ об очередном разочаровании. И опять
не менялась.
Отдать последнее было для мамы естественным. Но сначала она
моталась по городу в поисках этого последнего, чаще всего,
лекарства. Достав, отвозила его какой-нибудь знакомой и
наотрез отказывалась
от денег.
Мама, полная и с больными ногами, мама-гипертоник, даже в
жару себя не щадила. Навещала, ухаживала, помогала кому-то
по дому, зазывала к нам в гости, всегда угощала самым
вкусным и давала чего-нибудь с собой.
Игнорируя любимый афоризм.
Летнее время
Среди сосен стояла коляска. Младенец спал, а его отец кормил
белку и фотографировал. Она взбегала по стволу, раскачивала
ветку, перепрыгивала на соседнее дерево, спускалась вниз,
брала кедровые орехи прямо из руки. Мужчина и белка были
знакомы давно.
Она привыкла завтракать в полдень. Белка не знала о
придуманном людьми переводе часов то вперед, то назад и в
последнее воскресенье марта опоздала ровно на час.
У
природы свое время.
Холодец
Холодец варили из говяжьих ножек. Иногда почти уже ночью мы
с наслаждением обгладывали кости, высасывали из них
ароматную и очень соленую жидкость. Я рано усвоила, что
холодец при варке нужно пересаливать, и тогда он не
покажется недосоленным. О вреде соли тогда никто не слышал.
Свиным холодцом нас с Юркой угостили в двенадцать лет на дне
рождения нашего одноклассника. Верхний слой жира и наличие
мяса внутри поначалу смутили, но не-
обычный холодец мне понравился, да и чеснока в нём было не
меньше, чем в нашем домашнем.
Холодец – семейное блюдо, и, сварив холодец, я зову брата
Юрика. Он любит холодец из телячьей голенки.
В
холодце, как и в сале, для нас глав-
ное – мясо.
Кабина лифта
Когда я работала в приемной директора, мне дали
ответственное поручение – быть нарочным: отвезти
статистический отчёт в Москву. По почте уже не успевали. В
бюро пропусков сказали, какой мне нужен этаж. В ЦСУ СССР не
сопровождали гостей, как на нашем режимном предприятии. Я
получила свободу перемещения.
Следуя по указателю «Лифт», остолбенела – мимо проезжали
ноги, головы, туловища. Лифт в здании, построенном на улице
Кирова по проекту Корбюзье, не имел дверей. Долго не
решалась прыгнуть в кабину, боялась, что не успею выскочить.
Поинтересовалась, что ждёт в этом случае. Успокоили, что
такого не бывает. Решилась. Но спускалась по лестнице.
Переживание на грани стресса занеслось в какую-то ячейку
памяти и до сих пор возвращается в снах. Единственный раз
образ лифта стал спасительным.
На нашем вычислительном центре расчетом зарплаты занимался
сектор финансово-бухгалтерской деятельности (ФБД). Я была
программистом в секторе оперативного управления
производством. Антагонистических противоречий между
секторами не наблюдалось. Сейчас былое профессиональное
соперничество и тогдашние творческие споры воспринимаются
как нежное братское общение. Самый грозный конфликт на ВЦ
смешон в сравнении с тем, что ждало каждого в новом
коллективе. Мы оказались выброшенными из домашнего микромира
в жестокий макромир.
Ведомости на выплату зарплаты подписывал генеральный
директор. В соответствии с табельным номером его фамилия
открывала распечатку, и, как любой человек, он в первую
очередь интересовался своими суммами. И вдруг скандал –
увеличение директорского оклада не отразилось в ведомости.
Фэбэдэшники, сложив интеллектуальные усилия постановщиков и
программистов, сгруппировались у дисплеев. Добиться
изменения единственной записи никак не удавалось.
Не помню, что задержало меня в тот вечер на работе, но помню
скептическую реакцию коллег, когда я предложила помочь.
Вопрос звучал странно: «Может быть, эта запись последняя на
дорожке?» Оказалось, что злосчастная запись действительно
по-
следняя. Когда в заказе на выполнение программы
корректировки уменьшили размер блока на магнитном диске, всё
наконец получилось. И без особых затрат: исправлять
программу, транслировать и вновь собирать её не
потребовалось.
«Как ты догадалась?» – тормошили меня. Объяснение походило
на бред. А я и вправду увидела кабину лифта, рассчитанную на
четырёх человек. Пятый, наш генеральный, пытался втиснуться,
но не мог. Мне дружно поставили диагноз – поэт. Я даже
погордилась некоторое время.
Мой старший брат Миша, истинный программист, лишенный
поэтических зигзагов, прокомментировал сюжет просто: в
операционных системах случаются проблемы с обработкой конца
блока, эквивалентного длине дорожки.
Интуиция ничуть не хуже знания.
Горчица
В
нашей семье в ходу был хрен. Его не покупали, а выращивали в
огороде. Бабушка, а потом уже и мама терли злой хрен,
обливаясь слезами. Зимой уходили на мороз, чтобы плакалось
меньше.
Горчицу я впервые попробовала лет в восемь в столовой
недалеко от нашего дома. Столовая у железнодорожного
переезда называлась ОРСовской. То, что ОРС – отдел рабочего
снабжения, тогда я не знала.
Бесплатные горчица, соль, перец и хлеб в хрущевские времена
стояли на каждом столе. Намазывали хлеб горчицей и ели
сколько влезет.
Часто ходить в столовую мы стеснялись.
Наискосок
Мороз двадцать градусов, а она лежит прямо на дороге возле
трамвайной остановки. Все проходят мимо, и мы прошли. Потом
я говорю коллеге, что, может, женщине плохо стало. Вернулись
и он, морщась, помог ее поднять. Посмотрел на меня
презрительно и пошел домой.
Я
ее до ближайшего дерева доволокла и прислонила. Зачем
спросила: «Сможете дойти?» Пришлось тащить на себе. Сначала
показалось, что рядом, до ближайшего общежития. Оказалось,
что от него еще наискосок.
Вцепилась в меня и постоянно просит передышки – отдышаться.
А идем и так медленно, просто ползем. На мои наивные вопросы
отвечает, что пила не водку, а самогонку, пьет
систематически, а сегодня не рассчитала. Лет ей пятьдесят
семь, пенсия тысяча сто двенадцать рублей, не работает, а
мамка ее этот двор, через который нам наискосок, как раз и
убирает.
Хвалила добрых людей, говорила, что лицо мое хочет
запомнить. Наверное, чтоб опять ко мне, золотой, да еще в
дубленке натуральной, снова за помощью обратиться при
случае.
Если бы она упала, вернуть ей вертикальное положение ни за
что не смогла бы. Перед каждым препятствием уговаривала не
завалиться. Минут двадцать до нужного крыльца добирались,
ступеньки преодолели, за деревянную лестницу на первом этаже
она ухватилась, а я ретировалась.
Есть у нас на телевидении частенько несинхронный журналист,
доказывающий, что он в норме, пятикратным произнесением
слова «сиреневенький». В любом состоянии опьянения научился
произносить. Мне, главному редактору, предлагает
попробовать, но я обязательно где-нибудь собьюсь. Введу для
него дополнительный тест «наискосок». Пьяная незнакомка
надоумила.
…А дубленку еле отчистила.
Сковородка
Блины все пекут, только тонкие не у всех получаются. Всё по
рецепту сделаешь, а результата не получишь. И не потому, что
это искусство. Причина в сковородке. Плеснешь из половника
на раскаленную сковороду порцию: тютелька в тютельку, ровно
один слой, раскатаешь мгновенно, услышишь шипение и увидишь,
что блинчик уже в четверть готовности – запекся.
На моей алюминиевой мама лет пятнадцать блины пекла, а мамы
нет уже двадцать два года. Сковородка гнутая, корявая, но
надежная.
Я
со своей заслуженной сковородкой не расстанусь.
Рыжая сметана
Сметана продавалась лишь на базаре, и ее разрешалось
пробовать. Продавец шлепал пробу ложкой на сжатый кулак
потенциального покупателя, тот слизывал сметану языком.
Некоторые определялись не сразу, а обходили несколько рядов,
вызывая у продавцов подозрение в злоупотреблении их
добротой.
Самая вкусная сметана (некислая, жирная и очень густая)
оказалась у рыжей розовощекой кудрявой красивой женщины. На
мамин вопрос, почему сметана такая желтая, хозяйка
засмеялась: она от рыжей коровы. Покупали мы сметану крайне
редко, но искали именно эту.
Повзрослев, я, шокируя продавцов на рынке, спрашивала, нет
ли у них сметаны от рыжей коровы. Меня угощали такой только
несколько раз – в деревне.
Сметаны от рыжей коровы уже не купишь.
Бомбежка
Почти сорок лет не виделись. Он ушел в ПТУ после восьмого
класса. В 1990-м стал инвалидом, получив на стройке
производственную травму. Но жизнь пошла наперекосяк не
тогда, а с 1993-го. Озлобился: Кремль надо было бомбить –
зря летчики отказались.
Я
забыла, что он старше, и не знала, что он остался на второй
год в шестом классе, чтоб учиться вместе со своей любовью.
Поженились. Двое сыновей, трое внуков. Жена ухаживает за
ним, как за ребенком: поврежден позвоночник и сердце
барахлит. У самой давление. На пенсии, но работает.
Оператором в котельной, платные курсы закончила, он помогал
– в технике всегда волок. Каждый год в санаторий ездят
вместе, у него путевка бесплатная. Говорит о жене с любовью
и гордостью: умница, красавица, отличная хозяйка.
Счастливый, а столько сил тратит на злобу…
Путь зерна
Я
для кошки овес посеяла. Сначала замочила зёрна, потом
выложила их на мокрую вату. Не в миску железную, а в
стеклянную зеленую вазу на высокой ноге. Поливала каждый
день. Солнце светило и грело. Появилась густая зелень.
Пуся с удовольствием на подоконник забиралась и грызла овес.
Гости приходили, хвалили мой дизайн. И действительно –
красиво. Потом вдруг колоски образовались. И я эти новые
зерна опять посеяла. Осознала путь зерна.
Назвала себя юной натуралисткой.
* * *
А в Микулине всё гуще:
Небо, травы, даже чай.
Земляникою цветущей
Залюбуюсь невзначай.
Я, естественно, не ною
И не плачусь никому.
Наконец прижмусь спиною
К солнценосному холму.
А потом, устав от лени,
Обаянье применю.
Попрошу я у сирени
В дар созвездье-пятерню.
* * *
Оранжевая бабочка
Мой изучает путь.
Зачем-то надо лапочке
Возникнуть и мелькнуть.
Мне по холмам расхаживать,
Запрятав вглубь своё.
Жаль, майки нет оранжевой –
Порадовать её.
* * *
Мне б день за днем и год за годом
Сиять девчоночьим лицом.
Холм непривычно пахнет медом
И так привычно чабрецом.
На солнце сонно разомлею.
В духмяном належусь стожке.
Расставшись с зимностью своею,
Гулять отправлюсь налегке.
* * *
Е. Ревякову
Взгляд притянут, а вовсе не брошен.
Ни к чему торопиться домой.
Львиный зев и мышиный горошек
Украшают дорогу каймой.
Наши зонтики, будто полотна,
Соревнуются с красками трав.
Капли падают с неба неплотно.
Гром грохочет, досрочно устав.
И прогулка – для сердца услада.
И отрада – с тобой разговор.
Никуда торопиться не надо.
Понимаю, что это повтор.
* * *
В макушках деревьев застряла луна,
Подпрыгнула вдруг и свободно повисла.
Смотри, поднимается в небо она,
И наши сомненья лишаются смысла.
О чём мы печёмся устало, о чём?
Зачем раздуваем потухшие домны?
Пока мы осенний пирог испечём,
Появятся звёзды, светлы и огромны. |
