|
Из неопубликованной книги «Постскриптумы»
*
* *
Попытка декабря
стать юным маем
не удалась, увы, не удалась.
Но страсть самой попытки
тоже страсть,
даже без глаз рождественских фиалок,
даже без Ваших марсианских глаз
в
хвои сиеновой ресниц полуотталых.
Нет, маем декабрю,
конечно же, не стать.
И
сам декабрь всё это понимает.
Но он мечтает, всё еще мечтает,
что, может быть, успеет домечтать...
апрель 2001
*
* *
Апрель таки осилил снеговину
насупленных пригорков и дорог,
и
вот сквозь мари веточной патину
ивняк зелёный окоём зажёг.
Глаза берез блеснули синей влагой.
Вербешник заогнился там и сям.
И
по крылу по южному оврага
фиалок засияли голоса.
апрель 2001
*
* *
И
что стихи?.. А это... способ жить,
когда уже никак не удается
жуком вскарабкаться до краины оконца
и
до звезды до утренней дожить.
Стихи – иной, нет спору, способ жить,
чем всю дорогу поглощать пельмени,
иной, чем ковырять в носу большим,
иль указательным, от Вологды до Ельни.
Стихи, ну да, особый способ жить,
жить, как снегирь, лепясь к обломам света,
и
так еще, как ветка бересклета,
или еще, как васильки во ржи.
ноябрь 2001
*
* *
Печаль – когда не нужен никому.
Вдвойне – когда тебе никто не нужен.
Картошка на обед, да спитый чай на ужин.
И
до утра бессонницы гламур.
И
никому не скажешь, никому
не проболтаешься о том, что утром снилось
дрожащее во мгле травы горнило
и
белый аист, севший на корму,
как осторожно ты подсел к нему,
и
как в груди, захолонув, заныло
по всем по тем, которых нет, к кому
не доплывешь ни под каким ветрилом...
Пора идти. Накинувши суму
холщовую, соль, сухари да спички
не позабыть. Да алую тесьму
в
печь бросить по беспамятной привычке
не оставлять после себя следов,
вещей, вещиц... Надёжен только пепел.
Да над рекой туман. Да жимолости цепи.
Да месяц с перламутровой слюдой.
Пора, пора... Что ль двери запереть?..
Или не надо?.. Возвратишься вряд ли...
Пусть в спальне на столе останется
портрет...
Мы улыбаемся на нем, чему-то рады.
декабрь 2003
*
* *
Не ходят воры с барабаном
по дачным балкам и баштанам,
то бишь по огородам, бдят:
не бьют в литавры, не трубят
и
даже дамам не грубят,
в
особенности клодвандаммам.
И
точно также бюрократы
не носят на груди плакаты
с
перечислением услуг
своих (не штатных, а приватных,
в
у. е., в у. е., в у. е., приятно
на ощупь что, на нюх и слух).
И, как известно, депутаты
не афишируют зарплату
свою и всю корзину льгот,
не будоражить чтоб народ,
живёт что как-то хреновато
и
всё решительнее мрёт.
К
тому ж у них, помимо хобби
(собаки, ружья, тачки, моби
и
яйца псевдофаберже)
есть красный уголок в душе,
куда лишь вхожи протеже,
что в переводе с неглиже
зовется, как бы это, лобби.
Это не в вашем гардеробе
в
чулке капроновом бюджет
У
них совсем другой сюжет.
Другой, пардон, формат утробы.
Вот и выходит, так выходит,
что те, что нами верховодят,
ах, mille pardons, руководят,
не то, что воры в огороде,
но в общем что-то в том же роде,
верней, ворей тысячекрат.
Вот и выходит, так выходит,
что те, что нами верховодят,
как липку обдирают нас
и
называют этот фарс
(высокоточно!
мастер-класс!)
заботой о своём народе.
Нам это оченно подходит!
Спокон так охмуряли нас!
Спокон – вехоткою по морде!
А
мы?.. А мы-то кто?!. Мы сами,
что терпим, что не делай с нами,
как не кидай, как не мордась,
как не клади анфас на нас?!.
Вот в чем вопрос. Вот пентограмма.
Себе вот вырытая яма.
Какой народ – такая власть.
*
* *
Ты знаешь, как ни жми педали,
не обогнать тебе, не обогнать
ни тех, что впереди, ни тех, что поотстали,
ни тех, которых вовсе не видать.
И
дело тут не в сортаменте стали
подшипников, иль что подсел кардан.
А
дело в том, что никаким педалям
не обогнать улитки, дело в том,
что потребительских фетишей пелетон
улитке с благородным завитком,
с
закрученною в небеса спиралью,
отнюдь не кажется божественным мотком,
весталки что по долу раскатали.
Прости, не стало цели никакой
у
потребителей сканвордов и анталий.
Виагра не поднимет свод гортани –
до истины. Свобода – не дисконт.
Не вышивают крестиком скрижалей.
Не по гамашам плачет в стойле конь.
Когда мы возводили Парфенон,
когда мы за пророком по пустыне
роптали сорок лет, когда остановили,
сердец щитами встав, ордынский гон,
мы были выше страха и бессилья,
мы были выше смерти и врагов.
Тогда мы знали, что, само собой,
живот положим за жену, за друга,
за речку Протву, за заветный свой
погар лесной и за багрец хоругви.
Нам честь была устоем и порукой
предназначенья в жизни своего.
Теперь же – в недоконности всего,
кто прав, кто виноват,
кто честен, кто бесчестен,
всё перепуталось...
– Ты, малый, за кого?..
–
Я?.. За себя. За свой дисплей и «Челси».
И
десять баксов... тоже стоят мессы...
Нет, не хочу быть куклой на протезах...
Как и кузнечиком под траурным венком...
Мы живы. Только в этом мало чести.
5.01.2004
*
* *
Обессмыслена жизнь, бесталанна.
Разучились пахать и летать,
заменили плуг – пчелкой «Билайна»,
труд души – куражом автострад,
по которым мы вместе с другими
вроде бы куда нужно летим
за подарками недорогими,
за каким-то пластроном цветным,
за каким-то флаконом галантным,
за каким-то котярой мутантным,
«Гарри Поттером», ах! за шестым.
... Материли, трубили, губили,
Победив, опустив, загубив,
разучились страдать и любить,
быть поэтами радости, быть...
Вот и прут из гляделок будылья!
Вот и сделались феньками крылья!
Вот и стали конторой, коптильней
достославных рогов и копыт!
Вроде бы и одеты, и сыты.
Вроде любим кого-то и нас
вроде любят. Спасибо, спасибо
за любовь мэбилиновых глаз,
за файсбилдинг, файслифтинг, за файс
двухсотбаксовой Леры гостинной,
за урабалалаечный фарс!..
Нету, нет рдянокружий рябины.
Не ревет под норд-вестом карбас.
Родионовны нету Арины
звезд сочельное прядево прясть.
Ни волхва тебе, ни пилигрима.
Ни хоругви над пламенем гривы.
Зиппергейт. Гоу-гёрл. Педерасть.
30.09.2004
*
* *
Хотелось легких слов,
повновь хотелось лета
с
ромашками в смеющихся глазах,
с
сверкучим лугом и текучим плектром,
способным на любые чудеса
с
губами нашими, с тягучими ногами...
Ах, лета красного, ты где, виолончель?..
Зима. Чернедь. Спят в норках табарганы.
Медведь залег. Буровит душу червь.
5.12.2005
*
* *
Опять она, персидская сирень,
по комнатам дыша, благоухает
июньской ночью в остранненьи стен,
где старый шкаф сподобился кифаре,
теленькая подтяжки, подражать,
а
кресла наблатыкалися ржать
почуявшими волю стигунками.
Опять разбужена дичком любви душа.
И
снова сердце замедляет ритм
перед твоей благоуханной тайной,
моя сирень. Ты женственней харит
священнодействуешь...
Спадает груз вериг –
забот, нахрапов, себялюбий, маний
величия и личных дыр в кармане.
Сиянье лиц снижает рейтинг рыл
и
повышает кастинги желаний.
И
снова кто-то что-то говорит
не очень связное, но кажутся понятны
значенья и умалчиванья. Панты
не украшают больше лоб стены
самонадеянности самочинным грантом,
но кажутся двусмысленно смешны,
как педикюр и крапленые карты.
Пустое все...
А день как бы умыт.
И
змей бумажный аж к зениту взмыт.
И
жить вновь хочется...
почти инвариантно.
7.06.2004
*
* *
И
– всё проходит. Всё почти прошло.
Почти, почти... За тем за поворотом
прозвенькнет тень, как вздох, вполоборота,
вроде булгаковского, бах! и нет Фагота!
вроде альбома с мимолетным фото,
что удивительно совсем еще свежо...
Костяшкой пальца не вспугнешь окно:
мол, тут я, тут, мол, только-только вышел
за грань условную, немного выше крыши,
немного ниже обиходных фишек,
зрачков, сверчков, обмолвок, пассатижей,
вроде вращаемого реверсом кино.
Не скажешься, не явишься, не дашь
ну абсолютно никакого знака
присутствия, ни фляка, ни триктрака,
ни поцелуя в алых бликах мака,
ни молчаливого звонка по автомату,
ни стебелька ромашки на трельяж.
Да, все проходит. Все почти прошло.
Почти-почти... За тем за поворотом
блицнула тень, альток, обломыш фото,
даже не тень, а вроде как крыло
иль ласточка лица... Алло! алло!..
Ах, кто же это был вполоборота?..
сентябрь 2004 |
